Олександр Перемот, «Сегодня» про Андрія Тарковського і його роботу в Україні. Статтю було висунуто у номінації «Кіно» премії PRESSZVANIE–2018.

“Я счастлив!” — кричал Андрей Тарковский, упав в сугроб. Шел 1962 год, и он только что вернулся из США с охапкой премий за свой дебютный фильм “Иваново детство”. Режиссер, которому сегодня исполнилось бы 85 лет, снимал военную драму на берегу Днепра, неподалеку от могилы Тараса Шевченко в Каневе. Это был последний раз, когда Тарковский работал у нас — в последующие годы Украина настигала его только по касательной. Мы окунулись в историю влиятельнейшего кинематографиста XX века и узнали, какое место занимала Украина в его жизни и творчестве.

СЧАСТЬЕ: ОТ СУГРОБА ДО БОРЬБЫ

В своей первой ленте режиссер анализировал, что происходит с психикой ребенка на войне. Тарковский и сам стал ее жертвой. За несколько лет до начала второй мировой, отец Андрея, популярный поэт Арсений Тарковский, бросил семью, а с началом войны сразу же ушел на фронт добровольцем. А семилетний Андрей с мамой и сестрой из Москвы бежал от ужасов войны в Ивановскую область. Уже в зрелом возрасте Тарковский признавался — ему всегда не хватало отца, а своим успехом он целиком обязан матери.

По возвращении в Белокаменную именно мама вырвала его из лап дурной компании, пристроив в геологическую экспедицию. Юный Андрей за год исходил с блокнотом сотни километров по тайге, зарисовывая редкие растения, каждый день рискуя жизнью — стоял 1953 год, и нарком Лаврентий Берия выпустил из тюрем по всему СССР больше миллиона заключенных. Они грабили, убивали, захватывали целые города. Беда обошла стороной Тарковского, а полученный опыт лишь укрепил в нем желание снимать кино. Спустя годы журналисты слушали рассказы о его сибирском прошлом с недоверием: “Точно коллектором? Не корректором?!”.

Вернувшись, он с отличием окончил ВГИК, прошел практику в Одессе и снял дипломную короткометражку, о которой позже со смущением просил не вспоминать. Работу над “Ивановым детством” он перехватил у режиссера “Голубых огоньков” Эдуарда Абалова. Тот, сняв половину фильма, нарвался на жесткую критику, и был отстранен от съемок. Тарковскому пришлось переписать заново сценарий, заменить актеров и съемочную группу. На съемках он контроллировал все — музыку, декорации, костюмы, картинку в кадре.

Такой авторитарный подход режиссер сохранил и в работе над своей второй картиной “Андрей Рублев”. Ленту об иконописце планировали посвятить его шестисотлетию, но, наткнувшись на советскую цензуру, она пролежала три года в архивах. Власти ругали режиссера за искажение истории, “превращение крестьянина в дикаря” и жестокое обращение с животными. Тарковский в художественном порыве порой шел на радикальные меры: заживо сжег корову, а потом заставил съемочную группу сбросить смертельно раненную, но еще живую лошадь с монастырской лестницы. Эти кадры из “Рублева” одновременно шокировали и привели в восторг зрителей в Каннах, хотя на родине о фильме ходили только слухи.

В немилость попала и третья работа режиссера — философская притча “Солярис”. Чиновники требовали изъять идею Бога, жаловались, что люди не поймут происходящего на экране. Зритель оказался проницательнее партийных бонз — в кинотеатры выстраивались километровые очереди, а жители городов ехали смотреть фильм в провинцию, где его показывали почти без правок. Несмотря на мировое признание, Тарковский жил почти в нищете — в своих дневниках он жаловался, что не может заплатить за электричество и месяцами просиживает без работы. Мирясь с чудовищным положением, он снял в Союзе еще две картины — автобиографическое “Зеркало” и пророческого “Сталкера”.

Свою “Ностальгию” Тарковский уехал снимать в Италию и уже никогда не вернулся — в 1984 году он на весь мир объявил, что из-за многолетней травли остается на Западе. Решение далось нелегко — в СССР оставались жена и сын, которых выпустили, только когда Тарковского настиг рак легких. Он умер 29 декабря 1986 года, и к тому времени от молодого человека, кричащего о счастье в снегу, не осталось и следа. “Этот мир — не то место, где можно быть счастливым, — говорил режиссер в одном из последних своих интервью. — Он создан для борьбы”.

КРОВЬ: “ПАПА АС, КОТОРЫЙ ТЕБЯ ЛЮБИТ”

Крепче всего Тарковского с Украиной связывает происхождение — очень долгое время его предки жили сначала на западе нашей страны, а затем перебрались в Елисаветград (сегодняшний Кропивницкий). “Папа был родом из Украины, где вырос и пережил гражданскую войну. Только в 25 лет он уехал в Москву учиться. Очень любил украинский язык, умел на нем писать и читать, и даже пел. А его тетка, наша бабушка, была первой женой корифея украинского бытового театра, драматурга Ивана Карпенко-Карого”, — рассказала нам сестра режиссера Марина Тарковская. Уход отца из семьи глубоко ранил Андрея, оставив до конца жизни их отношения в подвешенном состоянии. Но, несмотря на это, они переписывались даже после решения Тарковского остаться на Западе. “Возвращайся поскорее, сынок. Не забывай, что за границей, в эмиграции, самые талантливые люди кончали безумием или петлей. Папа Ас, который тебя очень любит”, — писал своему сыну Арсений Тарковский.

ГРИНЬКО: ТАЛИСМАН РЕЖИССЕРА

Свой деспотичный подход к созданию фильмов Тарковский сохранил и в работе с актерами. Александра Кайдановского, сыгравшего Сталкера, он ради одного кадра часами заставлял лежать лицом в луже — искал нужный ракурс. Актер, по Тарковскому, должен быть простодушным, забыть правила театральной психологии и верить в режиссера, как в Бога. В своей книге он писал: “Актеры глупы. В жизни еще ни разу не встречал умного актера. Ни разу! Были добрые, злые, самовлюбленные, скромные, но умных — никогда. Видел одного умного актера — в “Земляничной поляне” Ингмара Бергмана, и то — он оказался режиссером”.

Но были, однако, и исключения. Среди них юный Николай Бурляев, сыгравший Ивана в первом фильме Тарковского, шведка Биби Андерссон и выдающийся украинский актер Николай Гринько. Его даже называли талисманом Тарковского. Гринько — известный по роли профессора в “Приключениях Электроника”, действительно сыграл в пяти из семи картин Тарковского. Режиссер в нем видел совершенный образ, архетип отца, и во время съемок “Иванова детства”, узнав, что Гринько отдыхает в Каневе, отослал за ним второго режиссера и строго-настрого велел не возвращаться без актера.

“Я И САМ ТАМ НЕ ВСЕ ПОНИМАЮ”

Жестко критиковал режиссер и советских коллег. Экранизатора “Войны и мира” Сергея Бондарчука в своих интервью он откровенно жалел за бесталанность. Между тем картина принесла СССР первый в истории “Оскар” и собрала мировую кассу в $700 млн. Тарковский вообще мало к кому относился тепло, а особого отношения заслуживали единицы.

Например, режиссер Сергей Параджанов. Его Тарковский считал другом, настоящим человеком и замечательным режиссером. Конечно, Параджанов не был в прямом смысле украинцем, но душа его принадлежала “неньке”. Дело даже не в том, что 20 лет он прожил в Киеве и познакомил западных кинокритиков с повестью Михаила Коцюбинского “Тени забытых предков”. Описывая себя, Параджанов в шутку говорил, что он “армянин грузинского происхождения, который сидел в русской тюрьме за украинский национализм”.

“Для папы Тарковский был бесспорным авторитетом в кино. Таким же поэтом, как и он сам. Уже после перестройки отец поехал на кинофестиваль в Лиссабон, шел по дорожке, и люди кричали ему “Гений, гений!”, он отмахивался и говорил: “Что я, вот Тарковский гений!” — рассказал нам сын режиссера Сурен Параджанов.

Он и сам встречался с Тарковским в Тбилиси на Новый год: “Тогда как раз вышел “Сталкер”, и один момент, уже не помню какой, был мне непонятен. Так вышло, что мы с Андреем Арсеньевичем сидели рядом за одним столом. Я, конечно же, попросил мне объяснить, но он ответил: “Сурен, ты же нормальный парень. Пей вино, веселись, я и сам там не все понимаю”.

“ЗЕМЛЯ”: “КАК ЛЕКАРСТВО, ПЕРЕД КАЖДОЙ СЪЕМКОЙ”

Сестра Тарковского рассказала нам еще об одном факте, который уже в творческом русле связывал Тарковского с Украиной. “Он был просто без ума от работ украинца Александра Довженко. Его “Землю” он смотрел каждый раз перед тем, как приступить к съемке очередной картины. Как лекарство, перед едой”, — говорит Марина Арсеньевна. Тарковский считал, что если уж сравнивать его стиль, то только с работами украинского мастера. “Довженко единственный по-настоящему украинский, народный художник, раскрывший душу своих земляков и заставивший меня, вместе с Гоголем и Шевченко, полюбить Украину и ее народ”, — писал мастер в одной из советских газет.

Но такие теплые слова для Тарковского были редкостью — он чаще ругал коллег по цеху, чем хвалил. На орехи доставалось даже признанным гениям — Феллини, Копполе, Кубрику. “Пытались смотреть в кино фильм “Манхэттен”. Ушел после первой половины. Нудно до безобразия, и страшно необаятельный актер, который хочет казаться неотразимым”, — писал Тарковский в дневниках об одном из самых громких фильмов признанного мастера комедии Вуди Аллена.

“НОВАЯ ВОЙНА — АТОМНАЯ”

Своим последним фильмом, снятым в Союзе, Тарковский накрепко связал себя с одной из самых страшных страниц нашей истории — аварией на Чернобыльской АЭС. “Сталкер”, снятый по мотивам повести Стругацких, вышел за шесть лет до самой катастрофы, но выглядел так, будто снимался уже после — на это намекают и загадочная Зона, и апокалиптические кадры работающей электростанции в финале. Об аварии режиссер узнал, уже борясь с болезнью, и принял случившееся близко к сердцу. Он вообще очень боязно относился к атомной энергии и считал, что мир не готов к ней.

“Мы по старинке думаем, что война начнется в тот момент, когда будет нажата первая кнопка и первая бомба взорвется. Но беда в том, что Новая Война, Атомная Война, уже началась, когда Оппенгеймер взорвал свою бомбу на испытательном полигоне. И человечество не готово морально к безопасному использованию атомной энергии. А пока оно обучится безопасности, мир будет разрушен”, — говорил Тарковский. Этот страх он сохранил до конца жизни и вложил свои переживания в последний фильм “Жертвоприношение”. Снимая его, он уже знал, что смертельно болен, и потому работал над мистической лентой без промедлений.

Олександр Перемот, Ігор Серов, «Сегодня», 4 квітня 2017 року