Сергій Тримбач, голова НСКУ

Владимир Юрьевич Дмитриев (1940–2013)
Скорбное чувствие

7 июля 2016 года исполнится 3 года, как ушел от нас Владимир Дмитриев, киновед, историк, архивист Божьей милостью. Грустно и светло…

Я знал его 20 лет, с 93-го, когда впервые приехал в Белые Столбы, в Госфильмофонд. Узнал его легко, по фильму “Скорбное бесчувствие”, где он снялся в небольшой, но весьма запоминающейся роли. Кстати, режиссер картины, Александр Сокуров, рассказал мне, что Дмитриев сам попросился на роль и сам же ее придумал. Вот так в цилиндре, загадочно мерцающий в полутьме деревьев…

Во время знакомства он тоже странно обозначился в глубине госфильмофондовского фойе – и растворился внезапно. Затем снова – возник и унес свой профиль куда-то вдаль.

– Это Дмитриев? – спросил я кого-то из архивистов.

– Да. Он про вас спрашивал, кстати – приехали ли вы.

– Про меня? Вы ничего не путаете?

– Да нет.

И здесь Дмитриев возник в третий раз –  чтобы уже больше не исчезать из моей жизни до самой своей смерти.

Он сразу же заявил, что не разделяет моего поклонения “Теням забытых предков” Параджанова и Поэтическому кино в целом (оказалось, он читал мои статьи в “Искусстве кино”). “Это почти всегда плохо или очень плохо!” – услышал я. – “Вы это всерьез, или чтобы подразнить меня?” – спросил я, не поверив собственным ушам. – “Абсолютно серьезно!”

И пошел спорить, опровергая мои аргументы.

Не убедил, конечно. Зато одарил более глубоким пониманием контекста. Кино он знал досконально, о каждом фильме и режиссере говорил так, словно это были его близкие знакомые. А собственно они и были для него таковыми.

Он любил рассуждать на тему консервативности архивов. Однажды на фестивале “Белые Столбы” он – со сцены – начал говорить о том, что мы вот, архивисты, являемся людьми, не признающими все эти технические новинки, нам это в общем ни к чему. И вдруг на нем зазвенела одна мобилка, а затем и вторая (а было это в годы, когда они еще не вошли в массовый обиход), Дмитриев начал судорожно похлопывать себя по карманам… Зал грохнул смеховой волной…

В нем жил дух противоречия, он не спешил жить, не спешил радоваться прогрессу, в коем подозревал всевозможные козни. Даже болеть не спешил – болезнь его развивалась медленно, годами, пока не приковала к кровати в его уютнейшем кабинете. Татьяна Давыдовна, жена, с поразительной стойкостью перенесла все течение болезни мужа, но увы – спасения не нашлось.

Уже три года… Владимир Юрьевич все последние годы твердо отметал мои предложения написать книгу, или хотя бы собрать все лучшее, из написанного. “Да кому это нужно?” – спрашивал он. И сам отвечал: “Нынче никому!” Он считал главным в своей жизни архивное дело, которому прослужил более полувека. Остальное представлялось не очень важным, писание в том числе.

В “Земле” Довженко (его Дмитриев ставил очень высоко) есть эпизод, в котором дед приходит на кладбище, прикладывает ухо к могильному холму и спрашивает ушедшего друга: “Эй, как ты там? Как тебе ведется?” Хочется сделать что-то подобное, да только не ответит Владимир Юрьевич.

Хотя как знать? Что-то уловилось в том полумистическом персонаже из сокуровской давней картины. В нем был мерцающий магнетизм личности Дмитриева, то, что всегда в нем притягивало многих. И немножко отталкивало – близко к себе он подпускал немногих…

Вечная, вечная и благодарная память!

Сергій Тримбач, НСКУ, 6 липня 2016 року